Конфискация закончилась. XVIII век больше не дает нам сведений о селе Павловском, равных по богатству информации. Но кое-что о состоянии вотчины Ягужинских все же известно. В 1748 г. в России была проведена третья ревизия. Ревизские сказки - документ чисто фискального характера. По ним нельзя составить представление о хозяйстве вотчины, а только о составе и численности населения. К тому же, ревизская сказка по самому селу Павловскому не сохранилась, есть только сведения о деревнях. В них показано ревизских душ мужского пола:

Чесноково -162, Юрьево - 71, Обушково - 51, Захарово - 82, Воронино - 39, Писково - 43, Покровская - 126, Падиково - 69, Аносино - 98, Крюково - 106, Зеленково - 63, Черная - 58, Болдино - 37, Исаково - 111, Лобаново - 84, Олешково - 49, Новинки - 49, Веледниково – 65, Глухово - 160. Всего - 1523 души мужского пола.

Обозначены «его ж графа Ягушинского на Павловском заводу» 14 душ, из них один семидесяти лет, один пятидесяти лет, один сорока лет, один двадцати девяти, один двадцати шести, остальные -дети и подростки. Как видим, среди приписанных к фабрике почти нет людей трудоспособного возраста. Она существует только номинально, как учетно-фискальная единица.

Семь лет после отписки в казну в Павловской вотчине было тихо. Комиссия о конфискованных имениях А.Г. Бестужевой назначила нового приказчика и управляющего и мало входила в их дела. Крестьяне решили, что раз нет помещика, то и оброк платить некому. Оставшаяся без барского присмотра вотчинная администрация, творила, что хотела. Гром грянул в 1750 году, когда вдруг крестьянам припомнили все их недоимки. Видимо, денежные суммы, полученные при конфискации, подошли к концу. Разные чиновники периодически получали от императрицы разрешение взять из них то 10 то 20, а то и 50 тысяч.

Сыграло свою роль и решение императрицы об увеличении годового оклада Сергею Павловичу Ягужинскому с полутора тысяч до трех с половиной. Деньги на его заграничное обучение шли от его собственных имений. И вот правительство решило взыскать недоимки за все годы, прошедшие с момента отписки имения в казну. Сумма была немалая. Заплатить ее разом крестьянам было не под силу. Они выбрали из своей среды ходоков: Бориса Дорофеева из Покровского, Ивана Гаврилова из Воронина и Прохора Якимова из Веледникова - зажиточных хозяев среднего и пожилого возраста, снабдили их деньгами и отправили в Петербург бить челом об отсрочке. В Павловской вотчине тут же начался переполох. Стали выяснять, как могли их отпустить и дать им деньги. Вызвали зачинщиков челобитья в Москву для допросов, но большинство крестьян молчали. 4 декабря трое десятских и три крестьянина были наказаны плетьми в бывшем доме Бестужевой в Москве. 21 человек из тех, которые не приложили рук к допросам, были отправлены под конвоем для наказания в Павловское. Старосту и десятских предписывалось сменить, а на их место назначить «добрых и достойных людей, которые бы могли исправление иметь беспристрастное, а не по очереди, как то преж сего между ими происходило».

Но наказание десятских и крестьян вылилось в новое возмущение. Более двухсот мужиков собрались у приказной избы в Павловском, где происходила порка, и кричали на присланных из Москвы офицеров и чиновников, что те действуют не по указу, а по сговору с приказчиком и управителем. Потом крестьяне закрыли ворота приказного двора и больше получаса не выпускали их оттуда, хотели побить и требовали «подлинной» расписки, за что приехали наказывать. Только уговоры местных священников заставили крестьян отпустить пленников.

24 января 1751 г. староста Павловской вотчины, крестьянин деревни Чесноковой Прокофий Еремеев «с товарищи разных деревень с крестьяны» подал доношение на Матинских. Они обвиняли своих управляющих «в бое их крестьян без пощады, раздев нагих и босых зимою на снегу батожьем и из своих рук палками». Чтобы избегнуть издевательств, крестьяне «давали оным управителю и приказчику Матинским, не хотя себе таких смертных побои, на каждый год по 10 и 15 руб. и больше». От этих поборов и образовались недоимки. Кроме того, с них собирался натуральный оброк с многими приписками: «за окладные бараны против помещикова окладу вдвое, за каждого по 40 коп., за свиное мясо с каждой десятины по 30 копеек и во взятье приказчиком того села в деревне Падиковой в 750 году овса 7 десятин, також и в прошлых годех на каждый год десятинами ж хлебом и [...] о протчих обидах и взятках, о которых в том доношении показано, именно от чего они крестьяне в конец разорились».

За весну и лето дело взыскания недоимок продвинулось мало. Деревенские крестьяне отговаривались распутицей, необходимостью платить подушные деньги уже за текущий, 1751 год, другими нуждами. Грозились снова послать ходоков в Петербург. Самыми податливыми оказались немногочисленные крестьяне самого села Павловского, а также бобыли и фабричные.

По челобитной крестьян было назначено следствие об обидах и взятках, учиненных Матинскими. Следственная комиссия, приехав 21 сентября на место, нашла крестьян весьма хорошо подготовленными к дальнейшей борьбе. Явно по предварительному согласию изо всех деревень пришло по 5-10 человек, а из некоторых и больше. Им был прочитан указ об уплате недоимок и о том, чтобы они не слушали челобитчика Бориса Дорофеева. Крестьяне опять кричали, что платить им нечем, и что Дорофеев с товарищами «люди добрые, а не плуты», За это их били батогами. Но крестьяне не унимались: комиссия уже уходила со двора, а они все кричали ей вслед, что «мы де знаем Питер Бурх, а потому так, как им объявлено, не быть». Матинские же показали, что крестьяне имеют заработки на стороне, и потому платить могут.

Солдаты воинской команды, присланной в вотчину, обременяли крестьян постоем. Крестьяне подчас не могли сдержать своей ненависти к ним. Начались драки, попытки поджечь дома, где квартировали солдаты. Впрочем, конфликты пока были исключительно на бытовой почве, обычно в подпитии, и о серьезном насилии ни с той, ни с другой стороны нельзя было говорить. Все же начальник команды забеспокоился, как бы «той состоящей в малом числе команде не могло случиться смертного убийства» и запросил в подкрепление «знатную команду». Следственная комиссия в Петербурге направила только курьера с' новым указом, а команду не дала из опасения, как бы «не последовало каких пущих противностей».

Новый указ ничего не изменил. Крестьяне не допустили священников расписаться в его получении и ждали возвращения своих посыльных из Петербурга. Они твердо верили в справедливость решений из столицы, а из Москвы, говорили они, «хотя бы десять раз присылать будут с указом, токмо слушать не станем». Ходоки побывали в Петербурге у бывшего главного управляющего Ягужинских и Бестужевых майора И.А. Елагина. Он принял сторону крестьян и потребовал от Матинских отчета, с какого времени образовалась недоимка, и почему они ничего не говорили о ней до 1750 года. Московская же «Комиссия описи имений» стояла на стороне Матинских, которых сама и назначила, и утверждала, что вмешательство Елагина вредно отразится на сборе податей.

В конце июля власти перешли в решительное наступление. Сенат послал в Москву указ арестовать старосту и зачинщиков. В Павловское прибыла дополнительная воинская команда из 40 человек. 150 крестьян были наказаны плетьми. Правда и сами командиры воинских отрядов передрались между собой, и некоторое время пришлось потратить на разбор их жалоб друг на друга.

Крестьяне решили прибегнуть к еще одному средству. 17 сентября в Москву, к «бывшему дому Ягужинской — Бестужевой, где расположилась Комиссия, пришли просить о «милостивом суде» 153 человека и расположились бивуаком во дворе. 10 человек сразу были арестованы, а с остальными не знали, что делать. Дожидались военного подкрепления. До ноября арестованные ходоки пробыли в Москве, а затем, под конвоем ста солдат, были отправлены в Павловское для наказания.

Воинская команда отчиталась, что кроме обозначенных персонально 31 человека главных смутьянов, были биты плетьми «нещадно» 597 человек. Не было наказано 129 престарелых, 327 малолетних 54 умерших, 151 уплативший оброк из самого села и 17 - из деревень, 282 беглых или живущих в Москве на фабриках. Началось выколачивание недоимки. К декабрю в сборе было уже 1923 рубля, а к марту следующего года — 3072 рубля.

Волнения крестьян Павловской вотчины в середине XVIII в. показали некоторые местные особенности. Прежде всего, свершившимся фактом стало разделение населения на две группы с весьма разными интересами. С одной стороны, это крестьянский «мир», крепко сидящий на месте и сплоченный вокруг зажиточных хозяев. Именно они стали ходатаями за «мирские» интересы. С другой стороны — бывшие фабричные, бобыли и прочие маргинальные элементы. Работавшие в основном на отхожих промыслах, сельские «пролетарии» потеряли связь с «миром» и не приняли участия в «мирском деле». Возможно, они не были такими уж бедными и именно у них водились деньги, которых требовало правительство.

Несмотря на печальный для крестьян итог борьбы, надо признать, что и правительство долгое время ограничивалось одними уговорами и прибегло к силе только через три года после начала крестьянского сопротивления. Воинские команды не выходили за рамки данных им полномочий, прямых сведений о насилии над крестьянами с их стороны нет. Скорее они сами побаивались местных жителей и чувствовали себя неуверенно.

Интересно, как крестьяне пытались сыграть на существовании двух столиц и двух центров власти. Они не желали слушать указов, приходящих из Москвы, особенно, если эти указы их не устраивали. И это несмотря даже на то, что в ходе трехлетнего препирательства с властями был целый год (1752), когда императрица и весь двор находились в старой столице. Петербург, как более далекий и загадочный, был для них символом «настоящей» власти, где и надо было искать правды. В конце концов, они ее там и нашли.

В то время, когда в «доимке» оставалось 1518 рублей, терпение крестьян лопнуло. В марте 1754 г. они пошли на крайнюю меру: подали прошение самой императрице. Елизавета Петровна решила эту проблему неожиданным для ходатаев образом. 23 апреля 1754 г. Павловская вотчина, как и все остальные конфискованные у А.Г. Бестужевой имения, а также полученные за время конфискации с них доходы были возвращены в род Ягужинских. Это был царский подарок вернувшемуся из-за границы Сергею Павловичу Ягужинскому и его невесте Анастасии Ивановне Шуваловой.